Настала лучшая часть лета, - она молотит в моё, прорезанное кривой трещиной, окно в немом приветствии, бросая в сотрясающееся стекло всю мощь своего ливня. Я уверена, мы любим друг друга. Ведь разве дождь идет не только за моим окном?
В такую погоду мне совсем не страшно выходить из дома. Дождь и туман выстраивают вокруг меня уютные лабиринты своей локации, закрывая кривой графикой непрописанных текстур всё, что за пределами проходимой зоны. О, так я умею, так я могу! Я знаю каждую долю секунды этого ощущения. Предчувствия какого-то свершения. Когда светит солнце - события просто происходят и всё. В туман же они назревают, они растут подобно напряжению на зажимах обмотки индуктора постоянного тока при прямом включении, а потом бах! гром и молния! короткое замыкание! обрыв цепи! срабатывание релейной защиты с абсолютной селективностью! Неужели вы не понимаете, что я не могу просто уйти, когда моя голова уже до краев забита мириадами этого дерьма? Слишком поздно, чтобы начинать всё сначала. Я слишком вросла в эти вековые затоптанные коридоры, в эти промозглые наспех вдесятеро перекрашенные стены и твердые как камень парты, истерзанные скрижалями жития тысячи тысяч таких же как и я; в этот мерзкий холодный суп с ненормальным количеством лука и слипшиеся маккароны в богом забытой столовке на втором этаже, в толпы голодных АРХИДовцев, насилующих кофейный аппарат, в перерывах между чирканьем своих обоеподобных проектов; в полумертвых агрегатных ископаемых, которых назначили нашими преподами, которые морщатся, слыша мою фамилию и спрашивают скоро ли я в академ; в адские машины в нулевых аудиториях, которые с усилием запускаются, яростно мигая полумертвыми лампочками, и весь организм здания Университета ворчит и клокочит из самых недров Мории, и словно бы заслышав клич Гендальфа, они кряхтят и умолкают, пуская из себя клочья пара и гари, и ископаемое чертыхаясь поносит тебя до седьмого колена; в свою ненавистную группу, которая липнет групками вдоль стен, приезжая за час до начала пары, считающая себя детьми Одина, не иначе, единственными живущими светилами науки, которыми их делает наличие пухлой тетрадки бессмысленных лекций, где тебя, конечно же, ни разу не бывало; в Колю в несменяемом полосатом свитере, тот по моему на нем с первого курса стал потихоньку тлеть, и он всегда, несмотря ни на что, будет МОИМ КОЛЕЙ, Колей с которым мы сидели вместе на матане и делали лабы по Физике, в простого Арсеньевского паренька Макса, всегда остающегося моим лучшим университетским другом, над которым, ну и пусть!, украдкой посмеиваются ботаны; в Рыжего, с которым мы задружились на первом курсе, во время еженедельного окна между Физкультурой и Матаном, а оное мы, в те времена, всегда отсиживали в столовой всей группой а потом шли дочерчивать, подобно Архидовцам, изометрию по Инженерной Графике; в Кирилла, который неизменно каждый день, видя меня, выкрикивал "О! Маша пришла!"; в нашего серьезного забавного Старосту, с которым мы иногда встречаемся на пьянках, умудрясь не проронить друг другу ни слова, и который в неловком молчании довозит меня изредка до дому; в наши с Юлей совместные походы в толчок с обсуждением ее новых ебырей и запиливания стандартных толчковых луков; в наши с Димой игры в виселицу и балду на скучных лекциях, в мои книжки про Зомби, когда он спит дома; в непередаваемое чувство проставленного зачета и закрытой зачетки; в безумное крышесносящее ожидание перед экзаменом; в прокуренный голос деканши, которая говорит им, что лишит меня всего этого в пятницу, 5го июля.
.
Безумно хочу сладких мандаринок и чтобы кто-то проходил мне страшную игру а я смотрела, как когда-то в детстве с Папой и Сережей. Но никто не хочет со мной играть